Неточные совпадения
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он
чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и
вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Все было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока
чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным
вкусом: или какой-нибудь легонький галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем «поцелуя», эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем «скромностей».
Аркадий подошел к дяде и снова
почувствовал на щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний, в английском
вкусе, костюм; на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в выбритый подбородок.
Четырех дней было достаточно для того, чтоб Самгин
почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со
вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
Самгин
чувствовал себя отвратительно. Одолевали неприятные воспоминания о жизни в этом доме. Неприятны были комнаты, перегруженные разнообразной старинной мебелью, набитые мелкими пустяками, которые должны были говорить об эстетических
вкусах хозяйки. В спальне Варвары на стене висела большая фотография его, Самгина, во фраке, с головой в форме тыквы, — тоже неприятная.
Но, вспоминая, он каждый раз находил в этом романе обидную незаконченность и
чувствовал желание отомстить Лидии за то, что она не оправдала смутных его надежд на нее, его представления о ней, и за то, что она чем-то испортила в нем
вкус женщины.
— Ты
чувствуешь себя призванной размещать людей сообразно твоим…
вкусам, что ли?
— За моих любезных сограждан в Шателе! — предложил я наконец,
чувствуя, что вино, несмотря на слабый
вкус, далеко не слабо. Все встали… Староста говорил...
Нужен особый
вкус, чтобы полюбить Гюисманса, чтобы плениться его романами-исследованиями, чтобы
почувствовать упоительность в самой их скучности.
Но, к сожалению, мы не
чувствуем в себе призвания воспитывать эстетический
вкус публики, и потому нам самим чрезвычайно скучно браться за школьную указку с тем, чтобы пространно и глубокомысленно толковать о тончайших оттенках художественности.
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев от поцелуев и стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь в его глаза, он
чувствовал их солёный
вкус на губах и слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
Матвей
почувствовал, что по лицу его тяжело текут слёзы, одна, холодная, попала в рот, и её солоноватый
вкус вызвал у него желание завыть, как воют волки.
— Полусправедливый намек, говоришь ты?.. — Эти слова, резко произнесенные Шубиным, внезапно возбудили внимание Елены. — Помилуй, — продолжал он, — в этом-то самый
вкус и есть. Справедливый намек возбуждает уныние — это не по-христиански; к несправедливому человек равнодушен — это глупо, а от полусправедливого он и досаду
чувствует и нетерпение. Например, если я скажу, что Елена Николаевна влюблена в одного из нас, какого рода это будет намек, ась?
При отсутствии руководства, которое давало бы определенный ответ на вопрос: что такое помпадур? — всякий
чувствовал себя как бы отданным на поругание и ни к чему другому не мог приурочить колеблющуюся мысль, кроме тех смутных данных, которые давали сведения о темпераменте,
вкусах, привычках и степени благовоспитанности той или другой из предполагаемых личностей.
Я уже входил во
вкус беспорядочной газетной работы и, главное, начинал
чувствовать себя дома, — это большое чувство в каждой профессии.
Как многие нервные люди, он
чувствовал себя очень нехорошо по утрам: тело было слабо, в глазах ощущалась тупая боль, точно кто-то давил на них сильно снаружи, во рту — неприятный
вкус.
Незнакомец не слышал вопроса; он не ответил и даже не взглянул на Дымова. Вероятно, этот улыбающийся человек не
чувствовал и
вкуса каши, потому что жевал как-то машинально, лениво, поднося ко рту ложку то очень полную, то совсем пустую. Пьян он не был, но в голове его бродило что-то шальное.
Все это для Фомы имело какой-то особый, приятный
вкус, он становился смелее, охваченный общим славным настроением, и
чувствовал в себе желание сказать что-нибудь хорошее этим людям, чем-нибудь понравиться всем им.
Он
чувствовал себя худо — со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький
вкус пива, сердце билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
Минутное сожаление, которое я только что
почувствовал было к сестрицам, сменяется негодованием. Мне думается: если несомненно, что украла бы Маша, украла бы Даша, то почему же нельзя было украсть Прокопу? Разве кража, совершенная"кровными", имеет какой-нибудь особенный
вкус против кражи, совершенной посторонними?
Псаломщик
чувствовал себя, кажется, очень неловко в этой разношерстной толпе; его выделяло из общей массы все, начиная с белых рук и кончая костюмом. Вероятно, бедняга не раз раскаялся, что польстился на даровщинку, и в душе давно проклинал неунимавшегося хохла. Скоро «эти девицы» вошли во
вкус и начали преследовать псаломщика взглядами и импровизированными любезностями, пока Савоська не прикрикнул на них.
Мягкая мебель, драпировки на окнах, ковры, бронза — одним словом, все было убрано во
вкусе той буржуазной роскоши, какую создает русский человек, когда
чувствует за собой теплое и доходное местечко.
Глафира. Как же не бояться? Любовь мне ничего не принесет, кроме страданий. Я девушка со
вкусом и могу полюбить только порядочного человека; а порядочные люди ищут богатых. Вот отчего я прячусь и убегаю от общества — я боюсь полюбить. Вы не смотрите, что я скромна, тихие воды глубоки, и я
чувствую, что если полюблю…
Но если увлечение бледною, болезненною красотою — признак искусственной испорченности
вкуса, то всякий истинно образованный человек
чувствует, что истинная жизнь — жизнь ума и сердца.
Сначала все отдыхали,
чувствуя какую-то приятную усталость, а потом всякий занялся тем, что ему было по
вкусу: кто читал, кто пошел гулять; мы же с Писаревым занялись удочками.
Приходили друзья составить партию, садились. Сдавали, разминались новые карты, складывались бубны к бубнам, их 7. Партнер сказал: без козырей и поддержал 2 бубны. Чего ж еще? Весело, бодро должно бы быть — шлем. И вдруг Иван Ильич
чувствует эту сосущую боль, этот
вкус во рту, и ему что-то дикое представляется в том, что он при этом может радоваться шлему.
Петр пошел к выходу. Ивану Ильичу страшно стало оставаться одному. «Чем бы задержать его? Да, лекарство». — Петр, подай мне лекарство. — «Отчего же, может быть, еще поможет и лекарство». Он взял ложку, выпил. «Нет, не поможет. Всё это вздор, обман», решил он, как только
почувствовал знакомый приторный и безнадежный
вкус. «Нет, уж не могу верить. Но боль-то, боль-то зачем, хоть на минуту затихла бы». И он застонал. Петр вернулся. — Нет, иди. Принеси чаю.
Когда переменяли ему рубашку, он знал, что ему будет еще страшнее, если он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя. Но вот кончилось всё. Он надел халат, укрылся пледом и сел в кресло к чаю. Одну минуту он
почувствовал себя освеженным, но только что он стал пить чай, опять тот же
вкус, та же боль. Он насильно допил и лег, вытянув ноги. Он лег и отпустил Петра.
У доктора Арбузов
чувствовал себя почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался
вкус гари, в глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два больших желтых пятна.
Наташа решилась последовать его примеру и, вовсе не
чувствуя аппетита, забыв все свои привереды в выборе пищи (
вкус у нее был весьма исключительный), принялась кушать даже те блюда, которых она никогда не ела.
Оба они стирали поцелуями слёзы друг друга и оба
чувствовали их солоноватый
вкус. И долго ещё говорил Орлов новыми для него словами.
Мой
вкус чувствует только, что это вино хорошо, но мало ли я пил хорошего поддельного вина?
Он проспал около часу, и когда проснулся, то был уже почти в полном сознании,
чувствуя нестерпимую головную боль, а во рту, на языке, обратившемся в какой-то кусок сукна, сквернейший
вкус.
Сторож зажег лампу. Свет ее упал на глаза Цезарю, и он проснулся. Сначала лев долго не мог прийти в себя; он даже
чувствовал до сих пор на языке
вкус свежей крови. Но как только он понял, где он находится, то быстро вскочил на ноги и заревел таким гневным голосом, какого еще никогда не слыхали вздрагивающие постоянно при львином реве обезьяны, ламы и зебры. Львица проснулась и, лежа, присоединила к нему свой голос.
Он говорил ему, как надо приспособиться, чтобы допекать их, так чтобы они
чувствовали; но как ни осторожно Горданов подходил с своими указаниями к Висленеву, последнего все-таки неприятно задевало, что его учат, и он даже по поводу указаний Горданова на их
вкус и права отвечал...
Я до сих пор
чувствую на зубах этот горький
вкус уныло свисшей потухшей, выскользающей сигары.
— Да, это в самом деле хорошо, — отвечал я, начиная
чувствовать, что имя Харитина в самом деле получило для меня с материных слов совсем другой
вкус и аромат.
Эта последняя была женщина светская, — по-своему очень неглупая, щедрая, даже расточительная; она занялась Пенькновским с знанием дела: экипировала его со
вкусом и так выдержала в отношении всей его внешности, что в одно прекрасное утро все мы, невзначай взглянув на моего друга,
почувствовали, что он имеет неоспоримое право называться замечательным красавцем.
Засим я помню страшную жажду. Я лежу на своей постели и не могу уснуть от изжоги и странного
вкуса, который я
чувствую в своем горячем рту. Отец мой ходит из угла в угол и жестикулирует руками.
Я морщусь, но… но зачем же зубы мои начинают жевать? Животное мерзко, отвратительно, страшно, но я ем его, ем с жадностью, боясь разгадать его
вкус и запах. Одно животное съедено, а я уже вижу блестящие глаза другого, третьего… Я ем и этих… Наконец ем салфетку, тарелку, калоши отца, белую вывеску… Ем все, что только попадется мне на глаза, потому что я
чувствую, что только от еды пройдет моя болезнь. Устрицы страшно глядят глазами и отвратительны, я дрожу от мысли о них, но я хочу есть! Есть!
Но потом я мало-помалу забыл о себе самом и весь отдался ощущению красоты. Я уж не помнил о степной скуке, о пыли, не слышал жужжанья мух, не понимал
вкуса чая и только
чувствовал, что через стол от меня стоит красивая девушка.
У такого Гонкура я
чувствовал себя точно в мастерской артиста эпохи Возрождения, у какого-нибудь итальянского мастера, вроде Бенвенуто Челлини, который в малейшую вещицу вкладывает свой
вкус, любовь к делу, тонкость понимания.
Да сказать ли уж всю правду? Это самое утро у Домбровича… я еще никогда не была так молода. Наши tête-à-tête с Николаем были, уж конечно, ниже сортом. Мы возились, как ребятишки, или целовались до отвращения; а тут я
чувствовала в себе человека. Во мне пробудились и ум, и красноречие, и
вкус — все, что составляет прелесть женщины.
Конечно, это было непроходимо глупо, и сегодняшняя моя ложь была бы искуснее, я уже
чувствую во рту ее сладкий, хлороформенный, наркотический
вкус.
Отчего я боялась деревни? Оттого, что была глупа и хорошенько не знала, что в моей натуре. Программа, заданная мне Степой, начинает уже полегоньку исполняться. Вот первая вещь: я
чувствую, что среди чего-нибудь похожего на природу, где зелень, небо, воздух и хорошее человечное уединенье, мне дышится прекрасно. Я об этом и понятия не имела. Другими словами, я не знаю многих своих не только умственных стремлений, но и простых
вкусов.
Отец его сам их выстроил, и тогдашний модный и дорогой архитектор предложил ему фасад во
вкусе итальянского Возрождения. Ему это было"все едино", только чтобы
чувствовали — какой владелец дома значительный человек.
Настало утро, такое же серое и безрадостное. Мои часы, поставленные мною по расположению Плеяд, показали девять. Голод все ожесточался и мучил меня неимоверно: я уже не
чувствовал ни томящего запаха яств и никакого воспоминания о
вкусе пищи, а у меня просто была голодная боль: мой пустой желудок сучило и скручивало, как веревку, и причиняло мне мучения невыносимые.
Не это ли самое и служит причиной, что я
чувствую тяжесть и ощущаю во рту горький
вкус хрена?
Стрижин ведет жизнь трезвую и регулярную, выражение лица у него душеспасительное, книжки он читает только духовно-нравственные, но на крестинах от радости, что Любовь Спиридоновна благополучно разрешилась от бремени, он позволил себе выпить четыре рюмки водки и стакан вина, напоминавшего своим
вкусом что-то среднее между уксусом и касторовым маслом. Горячие же напитки подобны морской воде или славе: чем больше пьешь, тем сильнее жаждешь… И теперь, раздеваясь, Стрижин
чувствовал непреодолимое желание выпить.
И только тогда, когда понял
вкусы и стремления мужика, когда научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда
почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, т. е. исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось.